«Война и мир» – почему эта тема очень важна для нас, социологов? Яницкий О.Н., Институт социологии РАН oleg.yanitsky@yandex.ru Война и мир, понимание их взаимозависимости – одна из самых актуальных проблем современности. Сегодня эта проблема присутствует везде: в СМИ, в исторических и военно-политических исследованиях, в художественной литературе, в научной фантастике. Однако этой тематики практически нет в современной российской и зарубежной социологии. Почему? На мой взгляд, тому есть несколько причин. Исторически сложилось так, что вопросы войны и мира решали правители, императоры, цари, главы государств, фельдмаршалы, то есть высшая военная и политическая элита стран. Именно она создавала армии, военно-политические союзы, распоряжалась природными, человеческими и интеллектуальными ресурсами. Эта элита создавала армии и организовывала завоевательные и освободительные походы. Соответственно, она формировала заказ и давала средства на изучение причин и последствий войны. Даже когда появилась на свет такая наука как геополитика, это была именно отрасль политики, а не социологии. Хотя в истории накапливались факты, свидетельствующие об обусловленности войн динамикой социальных структур и процессов, а также природными, демографическими и научно-техническими трансформациями, социологическая наука избегала анализа этих связей. Об истории Второй мировой и Великой отечественной войн опубликованы десятки томов и сотни книг, но о том, как война и мир влияли друг на друга, есть лишь очень важные, но частные картины. Вот тезисы, отражающие мой подход к данной проблеме. Во-первых, войны сопровождают всю историю человечества, хотя, на мой взгляд, не являются его естественным состоянием. Исторически очевидно, что война и мир составляют неразрывное целое. Достаточно вспомнить 1940-е гг., когда человечество, еще не успев залечить раны «горячей войны», уже было вовлечено в «холодную войну». Процессы восстановления и реабилитации идут параллельно с процессами модернизации, которые в свою очередь, позволяют накапливать военно-промышленный потенциал, предъявлять новые экономические и политические требования, которые, как предполагают международные соглашения, достигать путем переговоров и т.д. Однако обратите внимание на современную постановку вопроса американскими военными (см. мой предыдущий блог на эту тему): речь идет о войнах «в противоборствующем и беспорядочном мире». Не значит ли это, что если мир становится именно таковым, его надо усмирять только при помощи военной силы? А где же тогда весь арсенал дипломатических и иных средств? Человеческих связей, мирных протестов и народной дипломатии? И вообще, как в подобном мире должны сочетаться усилия по поддержанию мира и военные действия везде-везде? Во-вторых, почему образовался такой огромный разрыв между подходами к современному миру социологов и военных. Надо признать, что методологически военные нас опередили на много шагов вперед. Смотрите: мы, социологи, в лучшем случае продолжаем решать наши отдельные (сугубо социологические) задачи. Тогда как для военных США весь мир – одна гигантская проблема. Пока мы, гуманитарии, продолжаем думать и действовать в рамках наших (институционально закрепленных) дисциплин, они имеют «Директорат объединенных сил Комитета начальников штабов ВС США». Политики имеют ООН и другие международные организации, поддерживающие международное право, имеют возможность налагать санкции, предавать зачинщиков массовых войн международному трибуналу и т.д. А что имеем мы, социологи? Несколько международных и региональных дискуссионных клубов. Чувствуете разницу? Между тем, любой вооруженный конфликт сегодня это, прежде всего, человеческие и культурные потери. В-третьих, социальный и демографический состав населения планеты, его идеология и социальный потенциал все время меняется. Мигранты, бегущие сегодня в Объединенную Европу, качественно отличаются от тех наемных рабочих Турции, которых Германия привлекала в 1960-х гг. Впрочем, как и мигранты, которых привлекает РФ из стран бывшего Советского Союза. Представляется, что современная глобальная мобильность как фактор международной напряженности еще недостаточно изучена, потому что она – не только приток «рабочих рук», но и перенос идеологий, образцов культуры и повседневного уклада. Смогут ли Европа и Россия быть «плавильным котлом» в отношении массового притока мигрантов из бедных стран – ключевой вопрос проблемы становления нового СП. Далее, под воздействием информационной политики и прямого военного вмешательства ЕС и США произошли распад СП и его хаотизация в ряде стран Африки и Ближнего Востока, сопровождавшиеся выбросом гигантских масс энергии социального распада. Наконец, за последние полвека резко изменился глобальный идеологический климат. Экспансионистские устремления всегда порождали радикальный ответ, на которые Европа отвечала неадекватным образом (толерантность, мультикультурализм). Так, в течение почти 30 лет европейские гуманитарии и политики тешили себя идеей «устойчивого развития». Как показало время, эта концепция не выдерживает критики ни с научной, ни с политической точек зрения. Развитие всегда совершается только через изменения, причем по большей части болезненные для части населения, некоторые социальные институты уходят в небытие и т.д. А сегодня к ним прибавились изменения неожиданные, подчас катастрофические. Так что концепт «Нашего общего будущего» под большим вопросом. В-четвертых, если в годы Второй мировой войны и после нее можно было говорить о «мире и войне», как о периодах относительно спокойного и турбулентного развития, то теперь разделение на мир и войну, фронт и тыл, на зоны повышенной опасности и относительно безопасные, становится все более условным. Сегодня сложилась качественно новая ситуация. Такие понятия, как внешнее и внутреннее, далекое и близкое, свое и чужое, стали относительными. На планете уже нет абсолютно безопасных мест, остались только более и менее безопасные зоны. Сети всех видов в корне изменили сам смысл и структуру глобального СП. Его принципиальными качествами стали двойственность и неопределенность. В-пятых, основным понятием, определяющим переход мира в состояние глобализации, являются его внутренняя интегрированность: «вся связано со всем, и все куда-то попадает». Эта интегрированность диалектичная, многосторонняя. С одной стороны, экономические, социальные и коммуникационные сети резко ускоряют все социальные процессы. Кажется, что пространство исчезает (феномен инверсии пространства). Но с другой стороны, это ускорение является угрожающим и даже разрушительным. Потому что все, что распадается, превращается в отходы, порождает гигантский выброс социальной энергии распада в виде массы беженцев, вынужденных переселенцев и просто тех, кто «не успел». З. Бауман уже давно ввел в социологический оборот понятие «человеческие отходы». Термин жесткий, но отражающий реальное положение дел. В-шестых, но «человеческие отходы» – это живые люди, разоренные и угнетенные или лишившиеся возможности реализовать свой человеческий потенциал. И тогда они решают искать «лучшей жизни» на свой страх и риск. Это – не переселенцы, которых Британская империя отправляла в свои колонии. И не беженцы из послевоенной Европы в США, то есть в страну родственной англо-саксонской культуры. Это массовый приток мигрантов из стран иной культуры и цивилизации, которые уже знают, что могут получить свое «место под солнцем» в богатой Европе. А она с массовым носителем Ислама дела раньше не имела! И этот, внешне хаотичный поток быстро превратился в коллективного социального субъекта, легко пробивающего любые заслоны на своем пути. В-седьмых, молодая российская социология подпала под влияние структурно-функционального анализа. Опросы, опросы, опросы… Да, они – необходимы, но это лишь один инструмент для постановки важнейших проблем. Назову только несколько из них. Одна – это невнимание к будущему страны. В постперестроечные годы российские социологи интенсивно изучали настоящее, иногда оглядываясь назад. Сегодня общее будущее мира как актуальная проблема исчезло из повестки дня нашей науки. Второй – это продолжающееся движение в сторону профессиональной «локализации», то есть дробим нашу дисциплину на все более мелкие части, тогда как мировые проблемы становятся все более взаимосвязанными, то есть «гибридными». Третий, вытекающий из второго, – это дробление «поля социологии» на предметные, а не на проблемные области. Функционально мир все более интегрируется, становится сложным, а мы продолжаем его дробить на таксономии, то есть на статистические группировки по полу, возрасту, образованию и т.д. Четвертый – это очень медленный сдвиг в сторону междисциплинарного анализа. Американцы правы, когда говорят о дефиците жизненно важных ресурсов, а мы никак не можем спасти сибирские леса от ежегодных пожаров. Наконец, пятый – это так и не решенный вопрос о нашей идеологии. Это – предмет отдельного разговора, здесь только замечу, что идеология, как бы она ни называлась (объединяющая идея, религия, система ценностей), – мощное оружие в современной войне. В-восьмых, войны всегда были процессами без начала и конца. Всегда были раненые, покалеченные, бездомные, уведенные в плен и т.д. Но современные войны не зря получили название гибридных. Практически все, что производится человечеством, может быть использовано в качестве «оружия», начиная от политических заявлений и пропаганды в СМИ и до использования экологического и биологического оружия. Всякая война превращает многие территории в «мертвые земли». Минные поля, заложенные в Северной Африке, в 1941-42 гг. и в 1970х гг., равно как и на территории Балканского полуострова в 1992-94 гг., взрываются до сих пор. Сегодня человек воюет не только с собственным прошлым и с другими людьми – он воюет с вирусами, наводнениями, пожарами и многими другими природными и техногенными катастрофами. Он, наконец, воюет с концепциями и моделями несправедливого будущего. Проблемы адаптации и реабилитации людей к таким «мобилизационным» состояниям вышли на первый план. Спасателей и волонтеров и соответствующей техники требуется все больше. В-девятых, как строить социологическую концепцию войны и мира? На мой взгляд, опираясь на концепцию глобализации как интегрирующего процесса. В соответствии с этим принципом мною была предложена концепция нашей планеты как социобиотехнической системы (СБТ-системы). Эта концепция исходит из принципа взаимозависимости и взаимной трансформации социальных, природных и технических систем. Сегодня трудно, а иногда и практически невозможно, различить, где «кончается» жизнь природы и начинается функционирование социотехнических систем. Недаром современные военные стратегии всегда имеют двуединую задачу: подавить или разрушить коммуникационные структуры противника и заместить их собственными. Это аналитический принцип означает, что среда обитания есть непременный участник войны, и как цель, и как ресурс, причем чем далее, тем более СБТ-системы вероятного противника рассматриваются как важнейший ресурс. Думаю, что со временем появится термин «метаболические войны», то есть использующие метаболические процессы в СБТ-системах в качестве оружия. В-десятых, понятие «информационная война» не схватывает полностью сути современной борьбы в веб-пространстве. Ее главная задача: разрушить существующий социальный порядок (СП) и, прежде всего, институциональную структуру вероятного противника и навязать собственный принцип ее организации. Подчеркну: сегодня СБТ-система – важнейшая часть этого СП. Это, в частности, означает, что идеология и системы ценностей суть структурные элементы любого СП. Отсюда, понятие «информационной войны» включает усилия по программированию сознания и поведения населения на подконтрольной территории и перепрограммирование сознания и поведения вероятного противника. Значит, обе стороны заинтересованы в сохранении технологических систем, обеспечивающих коммуникацию. Эти общие закономерности не исключают того факта, что противоборствующие стороны будут периодически создавать временные информационные сети, в частности, используя людей в качестве носителей информации. В итоге: какая социология войны и мира нам нужна? Глобалистская, точнее, глобо-локальная, способная видеть в локальном глобальное, и – наоборот. «Непрерывная», поскольку сегодня уже нет четкой грани между миром и войной. Активистская, то есть изучающая любой случай «гибридной» войны как совокупность взаимодействий видимых и скрытых акторов, социальных, биологических и технологических процессов. Ресурсно-ориентированная, поскольку любая война – это прямая и косвенная борьба за ресурсы. Особое внимание я придаю идеологическим и морально-этическим ресурсам. Социология войны и мира должна изучать постоянно изменяющуюся расстановку конкурирующих сил, доступных им ресурсов, актуализацию старых и возникновение новых идеологий и социальных движений. Отсюда – использование вероятностных (сценарных) методов. Междисциплинарная, понимающая войну как взаимодействие социальных, природных, техногенных и других действующих сил. Ключевой метод такого анализа – изучение метаболических процессов, то есть взаимодействия природных, социально-природных и собственно социальных процессов. Диалогическая, интерпретирующая различные формы переговоров, прямых или через третью сторону, как инструмент воздействия на конкурента или вероятного противника. Этот пункт касается всех категорий населения: военных, ученых, производственников, комбатантов, местного населения и др. Институциональная, уделяющая особое внимание процессам институциональных трансформаций и возникновению новых конфликтных ситуаций между сложившимися формами СП и новыми формами массовых социальных движений. И, наконец, миротворческая социология, имеющая несколько целей. Одна – это ранний (упреждающий) анализ возникающих социальных конфликтов и вооруженных столкновений. Второй – это разработка методов гуманитарной помощи страдающему населению, независимо от его места нахождения (зона боев, лагери беженцев, миграционные потоки). Третий – это теоретико-методологический анализ вооруженных конфликтов в условиях глобализации и НТР. Нет отдельных социологий мира и войны – есть единый процесс социальной динамики, периодически чреватый конфликтами и войнами.