ИНИОН: гуманитарная катастрофа и технократическое мышление

ИНИОН: гуманитарная катастрофа и технократическое мышление

Итак – случилось. И не где-нибудь в Африке или на периферии РФ, а практически в центре Москвы. Да, самое страшное, когда гуманитарная катастрофа означает гибель людей. Но когда гибнет целый пласт человеческой культуры или даже когда он престает быть доступным для повседневного общения живых – это тоже катастрофа. Потому что хранившиеся в ИНИОНе сотни  тысяч страниц книг, ставшие сегодня недоступными, есть утеря (надеюсь, временная) части нашей коллективной памяти и коллективной идентичности. Я не адепт «бетонного стиля» советской архитектуры 1960-х гг., но ИНИОН – это, прежде всего, часть нашего коллективного «я». Часть социальной и культурной среды не только нашей столицы, но и мира. 

Ирония нашей новейшей истории: понадобилась такая катастрофа в ее центре, чтобы состоялась встреча «лицом к лицу» наших СМИ и двух лидеров российской науки. Чтобы президент Российской академии наук, акад. В. Е. Фортов и директор ИНИОНа акад. Ю. С. Пивоваров могли популярно объяснить радиослушателям, не только величину и характер утрат, но и практически впервые достаточно подробно рассказать, что есть Академия наук и ее связь с историей России. А также растолковать ее политическое, социальное и научное значение сегодня. И вот здесь меня более всего удивило расхождение в понимании случившегося и  шире – в образе и стиле мышления ученых и столичных журналистов. Не только в передаче на Эхе Москвы, но и многих других СМИ.

Я здесь не говорю о фактических ошибках или о признаниях типа, что «наконец, мы узнали, что такое ИНИОН». Журналистов более всего интересовали практические и технологические вопросы – кто и сколько даст денег на восстановление, что обещал вице-премьер А. Дворкович, куда переместят сохранившиеся фонды, пока решается вопрос, восстанавливать ли это здание или строить новое и т.п. За последние несколько дней журналисты обсуждали версию об умышленном поджоге, о том, «кому это выгодно?». Вопросы финансирования, восстановительных работ (или сноса) полусгоревшего здания, несомненно, важны. Но интервьюеры были глухи к словам ученых, о том, что Российская академия наук есть не только уникальный научно-исследовательский кластер, консервативный по своей природе, но с чрезвычайно высокой научной и практической отдачей. А также что именно в этой части Москвы за несколько десятилетий сложился мощный узел исследовательских институтов, лабораторий. Что рядом находится еще одно важнейшее учреждение – Архив РАН. Академики рассказали о том всплеске международной солидарности научного сообщества, которое выразило готовность помочь в восстановлении утраченных фондов и раритетов. А ведь такая солидарность – факт не ординарный, особенно на фоне растущей международной напряженности.

Людям, мыслящим в парадигматике «да—нет», «дадут—не дадут», «сторонники—противники», трудно понять сам строй мышления людей высокой науки. Ученые говорят не только о ценности утраченных фондов, но и о значении ИНИОНа как средоточия работников высокой квалификации, которых нельзя в одночасье заменить. Что ИНИОН есть также средоточие научного общения: конференции, семинары, работа исследовательских центров и т.п. Добавлю от себя, что ученые не только работают в библиотеках, но и общаются там, разговаривают. Политики выступают на публичных ристалищах («Право голоса»), пишут в блогах и твиттере, а ученые еще и разговаривают. Библиотеки, как и места отдыха (для ученых понятия работа и отдых весьма условны), для них важнейшие «узлы» межличностного общения, освоения мира за пределами их узкопрофессиональных интересов. Так, между делом, возникают научные связи, формируются коллективы будущих проектов, налаживается междисциплинарная коммуникация.

Поэтому для меня вопросы из серии «что—почем?» есть признак того типа мышления, которое я называю плоским и технократическим. Люди с этим типом мышления с трудом воспринимают простую истину: развитие науки, как и всего живого, должно быть непрерывным, особенно сегодня, когда в ней идет смена поколений. Можно через 10 лет построить «дворец науки», но если цепь научной коммуникации будет прервана, он так и останется «памятником технологических достижений», не более. И уж совсем удивительна мысль, что ИНИОН можно будет разместить в одном из проектируемых зданий в Новой Москве, если правительственный комплекс туда не переедет.

После распада СССР в научной политике возник существенный пробел: фактически распался социальный институт популяризации научных знаний. Ушла когорта высокопрофессиональных популяризаторов науки, исчезли многочисленные издания типа журналов «Наука и жизнь» или «Техника молодежи», распался такой мощнейший инструмент пропаганды научных знаний как Общество Знание», от передачи «Очевидное невероятное» остались лишь «Озарения и открытия». Лишь в последнее время ситуация начала исправляться, однако былая непрерывность коммуникации между наукой и рядовыми гражданами была утеряна. А вместе с тем – снизился и престиж науки как двигателя общественного развития. Сейчас он начинает вновь расти, но – медленно, а главное – секторально, снова с приоритетом технических наук. То, что угроза войны нового типа означает необходимость пересмотра существенных элементов производственной и социальной инфраструктуры общества, пока мало кем осознается, хотя такая необходимость прямо вытекает из концепций, развиваемых ведущими военными теоретиками РФ.

Яницкий О.Н.

04/02/2015